ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА

 И. Л. ЧЕСТНОВ                                                             УДК 342.9

Традиционный подход к государству, как и любому другому социальному феномену, вытекает из классической картины мира, формируемой в Новое время (прежде всего просветителями) социальной философией. Ей свойственно объективировать объект исследования (шире — восприятия), дабы обеспечить научный подход, элиминирующий субъекта и все, что с ним связано. В таком случае государство наделяется самостоятельным бытием, интересами, задачами-функциями, превосходящими существование отдельных индивидов. Более того, в таком случае получается, что государство наделяется большей значимостью, чем отдельные люди, роль которых — служить этому Левиафану. При этом сторонники юридического неопозитивизма превращают государство в фикцию — правопорядок. Можно ли рассматривать государство как правопорядок? Конечно можно, как и редуцировать государство к одному из модусов его бытия — государственной власти, территории либо населению. Но все это одномерные подходы, свойственные классическим концепциям государства и права. В них, например, остаются без внимания такие принципиально важные проблемы, как механизм его функционирования в социуме, взаимодействие с другими социальными образованиями и др.

Постклассический подход претендует на развенчание этой мистики. Государство — многомерный феномен, с потенциально неисчерпаемыми модусами бытия. Поэтому невозможно единственно верное описание и его объяснение (и не только по причине ограниченности человеческого знания), что не отрицает возможности и необходимости таких попыток, как и разной степени аргументированности этого: просто надо понимать сущностную оспоримость, погрешимость такого рода начинаний. Одновременно государство, как и любое социальное образование, существует только будучи представленным в знаковой (знаково-символической) форме (означено), причем социальное представление о государстве является одним из аспектов его бытия. В то же время постклассический подход ориентирован на человекоразмерность и практическую процессуальность. В этом смысле социальное представление о государстве, а значит, и само государство — существует только если воспроизводятся практиками акторов. Другими словами, государство есть конструкт, создаваемый людьми и воспроизводимый их ментальными, дискурсивными и поведенческими практиками во взаимообусловленности с другими социальными явлениями и процессами.

Антиэссенциализм постклассического представления о государстве замечательно выразил М. Фуко: «…У государства нет сущности. Государство — это не универсалия, государство — это не автономный источник власти «в-себе». Государство — это не что иное, как эффект контур, подвижный срез непрестанной этатизации или этатизаций, непрестанных взаимодействий, которые изменяют, смещают, сотрясают, коварно заставляют перемещаться источники финансирования, способы инвестирования, центры принятия решения, формы и типы контроля, отношения между местными властями и центральной властью и т. п. Короче, у государства, как известно, нет сердца. Не просто потому, что у него нет чувств — ни хороших ни плохих, — у него нет сердца в том смысле, что у него нет внутренностей. Государство — это не что иное, как меняющееся следствие

Стр.105

сложного режима руководств. <…> Речь идет не о том, чтобы вырвать у государства его тайну, речь о том, чтобы подступиться снаружи и изнутри к проблеме государства, предпринять изучение проблемы государства, исходя из практик руководства.

В этой перспективе, продолжающей нить анализа либерального руководства, я бы хотел взглянуть на то, как оно представляется, как оно осмысляется, как оно одновременно творит себя и само себя анализирует; короче, как оно проектируется в настоящее время»(1).

Постклассический, антиэссенциалистский, процессуальный (можно сказать — дискурсивный) подход к анализу государства исходит из невозможности дать универсальное и одновременно содержательное обоснование функций (шире — функционирования) государства. Одной из важнейших функций (пост)современного государства является правовая политика, которая представляет собой приписывание юридического значения некоторым социальным явлениям и процессам, действиям. Однако сегодня невозможно найти объективные ее основания, лежащие, например, в общественной опасности (для уголовно-правовой политики). Нет «безопасных» социальных явлений или видов человеческой деятельности. Степень же общественной опасности — результат оценки, производимой властью, ориентирующейся на общественное мнение, которое, в свою очередь, конструируется и манипулируется властью (в либеральных социумах разными центрами власти, в консервативных — преимущественно государством). Поэтому важны не схоластические рассуждения на тему «что такое общественная опасность» или «юридическая значимость», а выяснение того, кто, как и почему именно так оценивает соответствующие социальные явления и процессы.

В эпоху постиндустриального общества изменяется объем и содержание функций государства. На первое место выходит информационно-идеологическая его функция. Именно государство (в либеральном социуме — вместе с другими социальными группами — центрами власти) конструирует политическую идентичность, задает политические границы общества, осуществляя идеологическое (символическое) воспитание населения через систему образования, учреждения культуры, СМИ. Тем самым формируется общественное мнение (которого, как некой данности или четкого представления, как утверждал П. Бурдье, не существует), способ «видения и делания» социального мира. Власть-знание формулирует картину мира, которая выдается за естественную данность, «само-собой-разумеющееся» (доксическое) знание. Именно государственная власть с помощью механизма интерпелляции превращает человека в субъекта, в том числе в субъекта права.

Содержание государства с процессуально-дискурсивной точки зрения образуют социальное представление и представительство. Тем самым происходит взаимодополнение внешней позиции (точки зрения внешнего наблюдателя) и внутренней — с точки зрения действующих акторов (государство как политико-правовое общение). Вообще социальный мир конституирован и структурируется с помощью представительства. Все мы, чтобы быть личностями и участвовать в социальных коммуникациях, вынуждены идентифицировать себя с имеющимися социальными статусами — господствующими в данном обществе социальными представлениями. Перефразируя И. Гофмана, можно сказать, что мы есть то, как мы представляем себя другим, с кем мы себя идентифицируем, и то, как другие воспринимают наши представления — идентичности. При этом каждый человек своеобразно, по-своему играет роли, реализует социальные (и правовые) статусы, а статус существует только тогда, когда он реализуется в практиках людей. Механизм представительства лежит в основе конструирования и конституирования не только личности, но и всех социальных институтов, включая, конечно, и государство.

Тайна представления, при помощи которого представитель образует группу, которая произвела его самого, по мнению П. Бурдье, состоит в том, что «официальный представитель, обладающий полной властью говорить и действовать во имя группы и, вначале, властью над группой

Стр.106

с помощью магии слова-приказа, замещает группу, существующую только через эту доверенность. Персонифицируя одно условное лицо, социальный вымысел, официальный представитель выхватывает тех, кого он намерен представлять как изолированных индивидов, позволяя им действовать и говорить через его посредство, как один человек. Взамен он получает право рассматривать себя в качестве группы, говорить и действовать, как целая группа в одном человеке: “Status est magistratus”, “Государство — это я”, “Профсоюз думает, что”… и т. п.»(1).

Таким образом, любое социальное образование, включая государство, конструируется с помощью механизма представительства, с необходимостью предполагающего отчуждение представителя от представляемых, и наоборот. Но без такой реификации (или объективизации и даже натурализации) социальных институтов, в том числе государства, невозможно существование социальности как таковой.

Механизм представительства воплощается в конструируемые социальные представления о государстве как один из модусов его бытия. Социальные представления суть господствующие в социальной группе обыденные знания о социально значимом с точки зрения этой группы объекте и ориентации относительно данного объекта(2). Вместе с тем социальное представление, подчеркивает С. Московичи, — не представление об объекте, существующем независимо от человека, а сам объект, который не может существовать независимо от действующих субъектов(3).

Во-первых, структуру социального представления образует разделяемое социальной группой знание об объекте, которое можно измерить степенью осведомленности. Во-вторых, в социальное представление входит поле представления, характеризующее информацию с содержательной стороны и одновременно социальную группу. Другими словами, это конкретные образы, смысловые свойства, значения информации, входящей в социальное представление. В-третьих, в социальное измерение входит аттитюд, выражающий общую (как позитивную, так и негативную) ориентацию субъекта относительно объекта социального представления.

Социальное представление относительно такого абстрактного феномена, как государство, является аморфным, расплывчатым. Особо это касается образа государства, складывающегося на уровне коллективного бессознательного и на обыденном уровне правосознания. Для данных уровней характерна персонификация образа государства с политическими лидерами (главой государства в нашей стране), каузальная атрибуция (приписывание известной причины объясняемому явлению), стереотипичность восприятия государства, бинарность, защитный механизм положительной оценки «своей» нации-государства в противоположность «чужим». Кроме того, современному российскому правосознанию свойственно отчуждение населения от государственной власти. На этом противоречивом отношении персонификации и отчуждения следует остановиться подробнее.

Исторически государство в массовом правосознании нашего социума отождествляется с государственной властью, причем с конкретным носителем статуса главы государства. При этом первое лицо государства воспринимается

Стр.107

положительно(1), в то время как чиновничеству большинство населения нашей страны не доверяет. Отсюда противоположный образ государства как отчужденного от населения аппарата принуждения. Это проявляется прежде всего в отношениях населения со средним и низшим чиновничьим аппаратом, в котором человек выступает в роли либо объекта воздействия, либо просителя(2). Таким образом, налицо амбивалентность отношения населения к государству, включающая как антагонизм, так и единство. «Антагонизм проявляется в представлении о власти как насилии и государстве как аппарате насилия, единство реализуется в функциональном подходе к государству как органу, обеспечивающему взаимодействие различных социальных субъектов»(3).

Наиболее важной проблемой в связи с этим, на наш взгляд, выступает механизм воспроизводства (включающий формирование) социальных представлений о государстве. В основе данного механизма, который одновременно является механизмом социокультурного конструирования реальности, лежит диалог индивидуально-социального: превращение индивидуальной инновации в коллективно разделяемое знание-традицию и ее интериоризация в индивидуальные представления и действия.

Кто формирует социальное представление о государстве? Как и любое другое социальное представление, оно складывается на основе первичной инновации (во многом даже произвола — девиации относительно предшествующего инновации правопорядка), производимой элитой и референтной группой. Именно элита с помощью референтной группы, используя механизмы идеологического конструирования общественного сознания, переводит социальные явления и процессы в политические. При этом критерий социального господства (символического капитала), по мнению П. Бурдье, состоит в монополизированном праве на номинацию — наименование людей и вещей, их официальную классификацию(4). «Политическое поле, — утверждает П. Бурдье, — является местом конкурентной борьбы за власть, которая осуществляется посредством конкуренции за непосвященных или, лучше сказать, за монополию на право говорить и действовать от имени какой-либо части или всей совокупности непосвященных»(5). Поэтому, «чтобы изменить мир, нужно изменить способы, по которым он формируется, т. е. видение мира и практические операции, посредством которых конструируются и воспроизводятся группы»(6). «Право, безусловно, является наивысшей формой символической власти номинации, создающей именованные вещи и, в частности, группы. Реалии, возникшие в результате этих операций классификации, наделяются полной степенью постоянства — постоянства вещей, какой один исторический институт способен наделить другие исторические институты»(7).

В то же время следует иметь в виду, что формируемое господствующей в плане номинации группой представление не может быть совершенно произвольным. Инновация может быть успешной, т. е. легитимированной населением, если общество согласно ее принять. Поэтому «настоящим законодателем является не автор проекта закона, но все те агенты, которые, выражая специфические интересы и обязательства, ассоциируемые с их положением в различных полях (в юридическом поле, но также

Стр.108

в религиозном, политическом и т. д.), сначала вырабатывают частные и неофициальные устремления и требования, а затем придают им статус “социальных проблем”, организуя с целью их “продвижения” формы публичного волеизъявления (статьи, книги, платформы ассоциаций или партий) и давления (манифестации, петиции, требования)»(1).

Превращение инновации в традицию (или индивидуального образа в социальное представление) происходит с помощью механизма легитимации. В его основе лежит борьба различных социальных групп за навязывание своего видения мира (и государства в том числе), в которой используется символическая власть «как власть учреждать данность через высказывание, власть заставлять видеть и верить, утверждать или изменять видение мира и, тем самым, воздействие на мир, а значит, и сам мир — это власть квазимагическая, которая благодаря эффекту мобилизации позволяет получить эквивалент того, что достигается силой (физической или экономической), но лишь при условии, что эта власть признана, т. е. не воспринимается как произвол»(2).

Властные группы, навязывая номинации, используют дискурсивные стратегии, порождающие системы значений, в которых и выражается то или иное социальное представление. Именно дискурс как структурная последовательность интенциональных актов, складывающихся в процессе коммуникации (как непосредственной, так и опосредованной), формирует определенную версию реальности. В то же время социальное представление выражается в «последующих» дискурсах, которые воспроизводят и видоизменяют его.

Социальное представление о государстве, его формирование и воспроизводство сопровождаются (или осуществляются) не только ментальными образами, но и фактическими действиями. Тем самым социальное представление о государстве (прежде всего о государственной власти) приобретает фактическое, телесное воплощение в поведении как представителей государства, так и их контрагентов. Это связано с тем, что социальное представление, как уже отмечалось выше, в принципе, неотделимо от его воплощения в поведении точно так же, как дискурс включает не только структуру (например, языка), но и ее реализацию (например, в речи). Таким образом, государство — не только ожидания типизированных (политических и, как правило, правовых) действий в социально значимых ситуациях, но и сами действия, реализующие данные ожидания. При этом осуществляется механизм идентификации: населения с образом государства, благодаря чему формируется и воспроизводится нация, а государственных служащих — с соответствующей должностью. Сама же государственная власть формируется и воспроизводится благодаря механизму представительства, о чем речь шла выше.

Все вышеизложенное, как представляется, свидетельствует о перспективах постклассической научно-исследовательской программы в изучении государства, которая пока находится в начальных стадиях развития.

Библиографический список

1. Бурдье П. Власть права: основы социологии юридического поля / П. Бурдье // Социальное пространство: поля и практики. — Москва : Институт экспериментальной социологии ; Санкт-Петербург : Алетейя, 2005. — С. 75—128.
2. Бурдье П. Социология социального пространства / П. Бурдье. — Москва : Институт экспериментальной социологии ; Санкт-Петербург : Алетейя, 2005. — 288 с.
3. Власть в русской языковой и этнической картине мира / отв. ред. И. Е. Ким, Е. В. Осетрова. — Москва : Знак, 2004. — 408 с.
4. Фуко М. Рождение биополитики: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978—1979 учебном году / М. Фуко ; пер. с фр. А. В. Дьяков. — Санкт-Петербург : Наука,  2010. — 448 с.
5. Moscovici S. Introductory Address / S. Moscovici // Papers on social representations. — 1993. — V. 2, № 3. — P. 167—188.
6. Moscovici S. On Social representations / S. Moscovici // Social cognition: Perspectives on everyday understanding / ed. by P. J. Forgas. — London : Academic Press, 1981. — P. 181—210.
7. Moscovici S. The Origin of social representations: a response to Michael / S. Moscovici // New ideas in psychology. — 1990. — V. 8, № 3. — P. 383—388. 

Стр.109